Кудрявцев, просматривавший газету, выглянул из-за нее и с интересом наблюдал за происходящим.

— А что? С удовольствием! Тем более мебель у меня уже имеется. Тахта югославская, торшер... А дадут квартиру — в тот же день с благодарностью выеду.

— Позволь... — растерялся Чижов. — Значит, ты что... ты согласен?

— Еще бы! И сердечно благодарен. А главное, не беспокойтесь: жилец я тихий, непьющий... Площадь, газ и электричество буду оплачивать исправно. Спасибо, Иван Николаевич! Даже не ожидал! — И Сережа шагнул вперед, перегнулся через широкий директорский стол и, ухватив руку Чижова, с чувством ее пожал. — Большое спасибо! Побегу, обрадую Нюру. Так что, в субботу перевезем вещички, а через недельку сыграем свадьбу по всей форме. Милости прошу, Иван Николаевич! И вас, товарищ Кудрявцев, — обернулся Сережа к начальнику Главка. — Мы с вами знакомы: на Октябрьские, в президиуме рядом сидели. Салют! — выкрикнул Сережа и, содрав с головы кепку, выбежал из кабинета.

— Лихой парень! — проговорил, глядя ему вслед, Кудрявцев. — А ты, Иван Николаевич, молодец! Просто растрогал меня. Я ведь, честно говоря, приехал с тебя стружку снимать, но видя твое отношение к людям... Молодец!

— Что делать? — тихо произнес Чижов. — Надо ведь помогать...

- 3 -

Сережа Брусничкин, расталкивая выходящих из заводской столовой, вбежал в обеденный зал и устремился к столу, за которым они всегда обедали с Нюрой.

Нюра, ожидая его, сидела перед остывающим обедом — двумя тарелками супа, котлетами со «сложным» гарниром и компотом из сухофруктов.

Когда Сережа подошел к столу, то раньше, чем он произнес первое слово, Нюра по его виду догадалась, что случилось что-то хорошее.

— Ой, Сережа! — обрадованно воскликнула она. — Дали квартиру, да?

— Не-ет, — покачал головой Сережа, опускаясь на стул.

— Опять пообещали?

— Тоже нет.

— Отказали? — испуганно решила Нюра.

— Нет, дорогая Нюра. Никогда не догадаешься. В субботу мы переезжаем в квартиру директора.

— В квартиру директора? — округлила глаза Нюра. — А он куда?

— Никуда. Пригласил нас пожить, пока получим квартиру.

— Не может быть, — не поверила Нюра.

— Честное слово! У него квартира — четыре комнаты. И в конце нашего разговора он сказал: «Единственное, что я могу предложить, переезжай, Брусничкин, ко мне!»

— А ты? — спросила Нюра.

Сережа откусил хлеб и зачерпнул ложку супа.

— Что я?.. Спасибо, говорю. В субботу переедем с вещами, а через недельку милости прошу на свадьбу.

— Так он, наверное, пошутил... — разочарованно протянула Нюра.

— А пускай не шутит! У меня есть Нюра, а у Нюры тахта с абстракцией... Переедем.

— Неловко, я тебе скажу... — вздохнула Нюра.

— Ничего, так и надо. Теперь квартиру быстро получим! Поверь мне, я поступил нахально, но правильно!

И проговорив эти слова, Сережа всерьез занялся своим супом.

- 4 -

Иван Николаевич возвратился домой в восьмом часу, не спеша поужинал и, уже допивая чай с домашним клубничным вареньем, поеживаясь, как от холода, и смущаясь, рассказал милейшей Марии Павловне о дневном разговоре с Брусничкиным.

Мария Павловна, такая же невысокая и плотная, как ее муж, молча слушала Ивана Николаевича. Обычно Мария Павловна подхватывала инициативы мужа, вносила какие-то важные и интересные дополнения, а сейчас она сидела с каменным лицом и смотрела на мужа осуждающе. И бедный Чижов, который больше всего рассчитывал на ее сочувствие и поддержку, лепетал жалким голосом:

— Понимаешь, он очень хороший парень, Маша, очень. Но, видимо, у него нет чувства юмора. Я пошутил, он не понял, что это шутка, и принял мое предложение всерьез.

— Не знаю, есть у него чувство юмора или нет, но в квартиру я его не впущу! — решительно заявила Мария Павловна.

— Как не впустишь? Я это сказал при Кудрявцеве. Он расценил мои слова, как благородный поступок.

— Еще бы! Брусничкин переедет не к нему, а к тебе!

— Что же делать? — уныло спросил Чижов.

— Не знаю. Шутил ты, а не я.

И Мария Павловна встала и начала убирать посуду.

— Подожди... А если он действительно переедет к нам и поживет некоторое время?..

— Я сказала «нет»! И прекратим этот малоприятный разговор, — и Мария Павловна, закончив собирать посуду, направилась в кухню.

— Погоди, — остановил Марию Павловну Чижов. — У нас четыре комнаты...

— Да. Но нас пятеро! Пятеро!

— Ну и что? А они любят друг друга, будущие молодожены, и живут в общежитиях. Она в женском, он в мужском. В разных районах... Маша! — умоляюще взглянул на жену Чижов.

— Не пытайся меня разжалобить. Ничего не выйдет! — сухо сказала Мария Павловна.

— Временно! На самый минимальный срок! Вспомни, как мы жили когда-то. Снимали углы, мыкались... Как мы жили, когда родилась Настенька?

— Помню, — тихо ответила Мария Павловна и, поставив посуду на стол, села.

И вспомнились ей те далекие, послевоенные годы, когда они совсем-совсем молодые жили у кривой старухи в деревянном доме на окраине Москвы. Иван Николаевич, три года назад вернувшийся из армии после войны, работал на заводе токарем и учился в вечернем институте. Голодно, холодно, и родилась Настенька — их первенец. Сколько и радости, и горя одновременно...

— А старика, который пил денатурат и меня приглашал в компанию, помнишь? — улыбаясь, спросил Чижов.

И хоть Мария Павловна промолчала, Чижов продолжал:

— А потом устроил пожар, и все наше имущество сгорело. И коляска, и моя первая готовальня. Я ведь чуть не плакал. Помнишь?

Мария Павловна не выдержала и улыбнулась: за далью лет эти серьезнейшие неприятности ей показались милыми и забавными.

— Но зато нам, как погорельцам, наконец, дали комнату. Нашу первую комнату! — напоминал Иван Николаевич. — Помнишь?

— Помню, — кивнула Мария Павловна.

— А банкет в «квартире будущего»? — продолжал вспоминать Иван Николаевич. — Помнишь, как мы расстелили на полу газеты, а я на каждой написал тушью «шкаф», «письменный стол», «трельяж», «диван» А через полгода на этих местах и стояли шкаф, письменный стол, трельяж и диван! А первый заводской дом? Помнишь, как ты волновалась: дадут нам квартиру или нет? Помнишь?

— Конечно, помню. А когда родился Олег — дали трехкомнатную.

И снова перед Марией Павловной промелькнули быстрые и счастливые годы их жизни. Вспомнилось, как Настенька впервые пошла в первый. класс, как Олежка болел корью...

Да, жизнь тогда была намного труднее. Это теперь Мария Павловна занимается только общественной работой. И то изредка. А тогда работала чертежницей в конструкторском бюро; двое детей; бабушки-пенсионерки, как теперь у большинства молодых — не было. Все сама и все успевала. Эх, молодость, молодость! Какая же ты добрая, терпеливая и нетребовательная! Жаль, что ты так быстро пролетаешь...

А Иван Николаевич, увидя, как растроганно просветлело лицо жены, сам растрогался и с удовольствием продолжал вспоминать невозвратное, хотя и не так давно прошедшее время.

— А когда уехал старый директор — нам дали эту, четырехкомнатную! — он оглядел столовую, в которой они сидели, и тихо спросил: — Так неужели мы не можем временно потесниться и помочь молодым? Временно!..

— Можем, Ваня, можем. Но нас ведь пятеро...

— Настенька с мужем вернутся через полгода, Олег — на картошке... — начал Иван Николаевич.

— Настенька может вернуться раньше, чем через полгода, а Олег вот-вот приедет, — возразила Мария Павловна. — И вообще, Ваня, время теперь другое... Зачем, спрашивается, им двигаться по нашему пути и начинать с чужих углов? — Мария Павловна снова встала со стула: — Две бабы в одной кухне, это всегда конфликт! А у меня, как тебе известно, характер не сахарный.

— Ничего подобного! — не согласился Чижов. — У тебя чудный характер. Прекрасный! Ты добрая, чуткая, отзывчивая...

— Я бы на твоем месте еще сказала о моей красоте.

— И скажу: красивая. Даже очень.

— Спасибо, Ваня. Ты — большой мастер уговаривать, — сказала Мария Павловна и встала.

— Значит, договорились? — обрадовался Чижов.

— О чем? — удивилась Мария Павловна.

— Ты что, нарочно? Ну, скажи, могут они переехать? Могут?

— Ни в коем случае.

— Маша, я прошу. Временно, — взмолился Чижов.

— Знаю твое «временно». Год пройдет...

— Даю честное слово: неделю!

— Перестань, — махнула рукой Мария Павловна. — Тебе что? Утром — ушел, вечером — пришел, а за твои шутки буду расплачиваться я.

— Ну, прости меня, Маша. Знаю, самая тяжелая работа — домашняя и, когда ты работала, тебе было легче... — усмехнулся Иван Николаевич.

— В твоем положении я бы не шутила.

— Удивительная вещь получается, — сказал Иван Николаевич, — на заводе я первый человек, директор, глава, а дома у меня совещательный голос.

— И правильно, — кивнула Мария Павловна. — Ты ведь живешь не дома, а на заводе. Дома ты ешь, пьешь, говоришь по телефону и читаешь газеты. Вот и получается, что хозяин дома я, а ты — жилец, постоялец. И, как таковой — изволь подчиняться.

— Хорошо, подчиняюсь. Вызову Брусничкина и скажу, что хозяин дома не я, а моя жена, которая против его переезда, — сказал Чижов и нервно заходил по комнате.

— Зачем же валить на меня? — спросила Мария Павловна. — Ты правду скажи. Так, мол, и так, дорогой Брусничкин, я пошутил. Причем крайне неудачно.

— Ладно, так и сделаю, — повернулся на каблуках Иван Николаевич. — Представляешь, какой это удар по моему авторитету... — И Чижов снова зашагал по столовой.

Мария Павловна несколько секунд понаблюдала за своим расстроенным супругом, потом тяжело вздохнула и, как бы подводя итог, решила:

— Хорошо, спасу твой авторитет! Но, если ты его потеряешь у меня...

— Клянусь, десять дней! — просиял Чижов.

— Ты ведь сказал — неделю!

— Хорошо. Пусть будет по-твоему: неделю так неделю, — смиренно произнес Чижов.

— Нахал ты, Ваня! — рассмеялась Мария Павловна. — Крупный нахал!

— Спасибо, Маша. Я знал, что ты меня выручишь! Спасибо! — И Чижов, приблизившись к жене, церемонно поцеловал ей руку.

— Но помни: даю тебе десять дней. Потом — пеняй на себя! — стараясь сохранить серьезность, погрозила пальцем Мария Павловна.

— Значит, завтра я им скажу, чтоб пришли с тобой познакомиться и обо всем договориться. Можно?

— Можно.

— И как ты их встретишь?

— Как?.. Выгоню в три шеи!

— Маша!..

— Ладно, иди, — рассмеялась Мария Павловна. — И сам остришь неудачно, и чужих шуток не понимаешь. Не волнуйся, шутник, встречу их хлебом-солью!

- 5 -

На следующий день Нюра и Сережа пришли к Марии Павловне. В правой руке у Сережи были тюльпаны — красные с белыми пятнами, а на его левой руке повисла удивительно тихая и скромная Нюра. И не в джинсах, а в голубеньком ситцевом платье. И почти без косметики.

Сережа смело нажал кнопку дверного звонка и ободряюще ухмыльнулся Нюре. Она побледнела и испуганно покачала головой.

Дверь открыла Мария Павловна.

— Добрый вечер! — нестройным хором сказали будущие молодожены.

— Это, так сказать, мы в натуральную величину, — произнес уже один Сережа и прокашлялся.— Как говорится, вот — прибыли в ваше распоряжение...

— Очень приятно, — сказала Мария Павловна, которой понравились и смущение гостей, и врученные ей тюльпаны, — Я — Мария Павловна, а вы, значит, Сережа Брусничкин?

— Он самый! — храбро улыбнулся Сережа. — А это — Нюра. Пока еще Морозова;

— Очень приятно, — поклонилась Нюра. Все трое прошли в столовую.

— Садитесь, пожалуйста! — пригласила Мария Павловна.

— Спасибо, — опять хором поблагодарили гости и одновременно сели.

— Можно мне вас называть без отчества? — обратилась Мария Павловна к Сереже.

— Конечно, Мария Павловна. Пожалуйста, — обрадовался Сережа.

Помолчали.

— Разрешите закурить? — спросил Сережа и, не услышав ответа, спрятал сигареты.