Юмористический рассказ:
“Силы вращения”
Татьяна Слуцкая
В ту счастливую ночь, ближе к рассвету ему предстала Истина.
Все было так: прокорпев до изнеможения, Фукин зажмурился, подышал носом, потом схватил логарифмическую линейку и, усмиряя дрожь в пальцах, еще раз просчитал силы вращения. Все, все сходилось! Формулы выстроились изящным строем, как солдатики на бумажном плацу — грудь колесом, ай да Фукин! Ура-ура-ура! Он почувствовал под ногами седьмое небо, вскочил и, отшвырнув карандаш, заорал шепотом:
— Окончен труд, завещанный от бо-о-о-га!
И вот тут-то Фукин заметил в углу, рядом с колченогой своей этажеркой — тихое серебряное мерцание. С каждой секундой мерцанье набирало силу, как бы материализуясь и обретая плоть: сверкнул из темноты выпуклый глаз, смугло вспыхнуло худенькое плечо, шевельнулся в движении воздуха край легкой туники...
«Ну все, полный абзац, — обреченно подумал Фукин. — И мальчики кровавые в глазах».
Но Истина, наоборот, оказалась девочкой. И весьма хорошенькой. Она то проступала в полутьме, то снова будто истаивала, но с первым лучом солнца окончательно обрела формы и краски, превратясь в красавицу с жемчужными зубами, изумрудными глазами и бриллиантовой диадемой.
Фукин рухнул на свой скрипучий диван. Перед мысленным взором мелькнули все его бессонные ночи и прокуренные рассветы, все летние не вылазки на пленэр и зимние не походы на лыжах. Да, Фукин отказывал себе даже в любви.
И вот, наконец-то! Такая желанная, такая долгожданная Истина стоит тут под боком и красиво улыбается...
Счастливый Фукин заснул, как провалился, и спал, пока кто-то не затрезвонил в дверь. Значит, надо открывать самому, больше некому: его коммунальная женщина тетя Фрося умотала в Загорск поклониться святым местам.
— Привет, старичок! — На пороге стоял школьный друг по фамилии Ситный. Не вытирая ног, он протопал вперед, распахнул дверь и... застыл. Истина успела покинуть свой угол и сейчас примостилась на диване, охорашивая прическу с каменьями.
Вот это кадр! — оторопело присвистнул друг Ситный. Он явно не осознал величие момента и принял алмазы за мишуру.
Потом позвал: — Фукин, ты где? Знакомь, старичок!
— Называйте меня просто Ирочкой, — скромно потупилась Истина, не сходя с дивана.
Потом сидели долго и вкусно: соседка тетя Фрося оставила в кастрюле макароны по-флотски.
Заканчивая визит, гость заглянул в Ирочкины глаза и вполне по-дружески заметил, что живет Фукин не аппетитно.
— Что за аскетизм, старичок! Что за убогость интерьерной мысли! Гнездышко должно быть уютным, если в него залетают такие вот райские птички... — Он скосил глаз на Ирочкин профиль и сглотнул завистливую слюну. — Сейчас, мил-мой-человек, уж не то время. Какое может быть кипение идей в таких пещерных условиях? Это, мил-мой-человек, просто хамство какое-то...
Друг Ситный продолжал витийствовать, а Фукин, словно очнувшись, оглядывал свой привычный раскардаш — эти голые стены цвета спитого чая, эту мебель в стиле «а-ля помойка», эти полы, которых не видно под напластованиями чертежей и расчетов, и эти горы книг, которых не видно под пылью.
— Все можно решить в полминуты, — обольщал друг. — Послушай, я пригоню сюда мастера купоросных дел, и в твой свинарник заглянет весна. Я достану кудесника-краснодеревца, — и здесь встанут стеллажи, как боевые фрегаты, язви их в душу! Вообрази, умная голова: встроенная мебель, две-три сухие гравюры, икебана из бамбука и пушистой хвои, плюс парочка старинных светильников. И все! И ты — в полном порядке!
Возразить было нечего. Особенно если на диване поселилось таинственное существо в мерцающих одеждах. И ведь прилегло, не побоялось испачкаться!..
Друг Ситный ушел, заручившись согласием. На прощанье еще раз стрельнул глазами и обронил:
— Буду заскакивать, старичок. Все ради старой дружбы, понял? Хоть ты в младое время и не давал мне списывать синус-косинус, вундеркинд чертов! — И как испарился, оставив после себя запах дорогого одеколона.
А вскоре, как и было обещано, явился мастер по купоросу. Оглядев фукинскую берлогу, он поставил диагноз.
— Делов тут невпроворот, значит. Но берусь в два счета. Только накажи своей крале, чтоб к завтрему перекидала в коридор все барахлишко. Значит, до завтрева...
Весь июнь и половину июля полным ходом шли малярные работы. Дядя Федя совсем прижился и распивал чаи с коммунальной женщиной тетей Фросей, запершись у нее. На субботу они отбывали в Загорск для замаливания грехов.
Кудесник-краснодеревец тоже работал как ураган. К концу октября приблизительно — всюду поднялись стеллажи. Фукин, взяв отгулы, греб стружку и ведрами таскал на помойку. С Ирининой головы куда-то исчезла сверкающая диадема, но денег все равно катастрофически не хватало. Пришлось отказаться от отпуска, снести кое-что к букинистам, потом еще кое-что, включая бесценный манускрипт, исчерканный пометками самого Калиостро. Зато хватило на импортные обои «под рогожу», за которыми Фукин рыскал всю зиму, и еще кое-что осталось в заначке.
Регулярно появлялся друг Ситный, дарил Ирише шоколад коробками и всякий раз советовал что-нибудь новенькое, к примеру: тут бы хорошо бархатную портьерку, там бы — какой-никакой подсвечничек, мил-мой-человек.
— Обалдел?! — возмущался Фукин. — Что я тебе, царь?! Крез?!
— Это только начало, — не сдавался Ситный. — Мне тут на днях должны звякнуть по вопросу мягкой мебели волшебного цвета. Фирма, надо брать, старичок!
— О-о-о, — стонал Фукин бессильно. — Повторяю, я не Крез, я не торгую кооперативными беляшами!
— И зря, — дьявольски улыбался друг Ситный. — Кстати, старичок, плюнь ты на свою научную богадельню. Хочешь, подарю синекурку? Пальчики оближешь! По твоей части — нечто компьютерное с кооперативным уклоном. Ну как?.. А в свободное время будешь готовить в институт дефективных. Думай, старичок, думай. А пока, мил-человек, потешь мне душеньку: как в младые годы, извлеки с ходу корень из 1249876. Или слабо?
Фукин сначала хмыкнул, потом весь напрягся: в голове что-то щелкало, тренькало и проматывалось вхолостую, одним словом, полная каша. А тут еще на экран новенького цветного «ящика» сели две мухи. Обалдев от зимней спячки, они вели себя неприлично, мешая сосредоточиться.
— Брысь отсюда! — заорал Фукин, что относилось равно как к другу Ситному, так и к мухам.
А в мае завезли все мягкое волшебного цвета. Ирка была в восторге! Ей очень нравилось утопать в кресле под икебаной из бамбука и пушистой хвои, сидеть и неторопливо вязать к следующей зиме джемпер.
Однажды Фукин изумленно заметил, что опять полетел тополиный пух.
— Ирина! — позвал он. — Когда летит тополиный пух, полы надо протирать влажной тряпкой два раза в день. Тебе ясно?
— Ну вот, опять сбил со счету, — вздохнула эта неряха, распустила последний ряд, поскребла спицей в прическе и стала рассказывать, что вчера забегал друг Ситный с предложением меняться — эту на две однокомнатные, ты меня слышишь? Но балда тетя Фрося не желает, видите ли, ехать к черту на рога, говорит, что... — Ирка продолжала что-то бубнить, тополь — облетать, а паркет — драгоценно светиться лаком, на котором видна каждая пушинка, вот ведь чумичка!
До прихода группы «дефективных» оставалось минут сорок, вполне хватит, чтобы позвонить в Тбилиси кооперативным смежникам, выдворить эту дуру на кухню и сделать влажную уборочку. Фукин ловко вспрыснул фланелевую тряпку и... вдруг застыл, уставясь в пустую точку. С ним такое уже бывало: из глубины всплывают какие-то схемы, какие-то глупые формулы, пузырьками текут вверх смутные воспоминания о каких-то силах вращения, рыбками скользят в подсознании какие-то идиотские цифры, надо же! Что за глупости в голову лезут! Фукин встряхнулся, подергал себя за ухо и ринулся к телефону:
— Ситный, это ты? Это я. Да-да, насчет обмена. Крути, Ситный, умоляю! Я тоже кручусь со страшной силой, в кино сходить некогда. Кстати, об искусстве, мне надоели твои «сухие гравюры», которые над диваном — такая дешевка! Вчера предложили гобеленчик с сюжетом из Рубенса. Брать, как думаешь, друг Ситный?
А потом пришли «дефективные»...
Сейчас Фукин — имя нарицательное. Мы говорим: «Профукивать жизнь».
